Déjà je suis cruelle et tendre...
Боль пронзает виски, взрывает изнутри черепную коробку. Страх. Тошнота. Влага на коже, соленые капли стекают к подбородку. Почему так?
Иду по темному коридору, бесконечно блуждаю в лабиринте поворотов и дверей. Стеклянные витрины, открывающие взгляду что-то. Жизни, судьбы, чувства, люди. Я знаю их. Кого-то близко, кого-то видела однажды в транспорте, но все они впечатаны в мою память. Их так много, что, кажется, самой меня уже не осталось.
Окружают меня. Вот и нет витрин. Все тут, рядом, вплотную. Хочется положить голову на чье-то плечо и плакать, но нет, опережают. Глажу по спине, целую в висок. Делюсь теплом, забираю тоску. Вся уже ей пропитана, словно в один миг осенью стала, усеяла путь палыми листьями. Продолжают. Говорят, плачут, обнимают, меняют боль на утешение. Я и не против, только вот продрогла немного.
Скулы сводит. Горечью на языке – страх. Вы правы, магистр, человек внезапно смертен, но умираем мы с колыбели, с первым криком вдыхаем свою смерть, баюкаем ее, засыпаем в обнимку. Гниль в душе, разлагаемся, чувствую. Выблевать бы это, но что же тогда от меня останется?
Сердце хочет поэзии, глупое. Осязаемость нереальности башню сносит к такой-то матери… Прозой бытия – хлестко по коже. Ты жива еще, девочка. Кровь твоя – подтверждение, алая, яркая.
Рвусь, мечусь, продираюсь сквозь руки. Отдала все тепло, ничего не осталось. Добрые, милые, я уже почти не дышу, дайте хоть слово одно, объятие, вытрите слезы мне, я умоляю вас.
Ознобом сковало чувство вины. Сколько вокруг их – пустых, обездоленных? Хочу обнять каждого сирого, серого… Шепот чей-то. Говорит, мне не справиться. Посмотреть бы в глаза ему, только нет рядом зеркала. Раздираемая ненавистью, провожаемая криками, продолжаю вперед идти.
Затягиваюсь поглубже. Разве дым согреет? Шаги раздаются эхом, по пеплу, по листьям. Вина бы мне. Красного, терпкого. Друг мой, вина на мне. Тяжелая, горькая.
Потоком сознания распыляюсь, расплескиваюсь, разбиваюсь надвое. Была одна, а стали двое. Поддержи меня, спотыкаюсь, падаю.
И вроде бы все хорошо, но на двери вместо заветного «Exit» кровью начертано «No escape».
Иду по темному коридору, бесконечно блуждаю в лабиринте поворотов и дверей. Стеклянные витрины, открывающие взгляду что-то. Жизни, судьбы, чувства, люди. Я знаю их. Кого-то близко, кого-то видела однажды в транспорте, но все они впечатаны в мою память. Их так много, что, кажется, самой меня уже не осталось.
Окружают меня. Вот и нет витрин. Все тут, рядом, вплотную. Хочется положить голову на чье-то плечо и плакать, но нет, опережают. Глажу по спине, целую в висок. Делюсь теплом, забираю тоску. Вся уже ей пропитана, словно в один миг осенью стала, усеяла путь палыми листьями. Продолжают. Говорят, плачут, обнимают, меняют боль на утешение. Я и не против, только вот продрогла немного.
Скулы сводит. Горечью на языке – страх. Вы правы, магистр, человек внезапно смертен, но умираем мы с колыбели, с первым криком вдыхаем свою смерть, баюкаем ее, засыпаем в обнимку. Гниль в душе, разлагаемся, чувствую. Выблевать бы это, но что же тогда от меня останется?
Сердце хочет поэзии, глупое. Осязаемость нереальности башню сносит к такой-то матери… Прозой бытия – хлестко по коже. Ты жива еще, девочка. Кровь твоя – подтверждение, алая, яркая.
Рвусь, мечусь, продираюсь сквозь руки. Отдала все тепло, ничего не осталось. Добрые, милые, я уже почти не дышу, дайте хоть слово одно, объятие, вытрите слезы мне, я умоляю вас.
Ознобом сковало чувство вины. Сколько вокруг их – пустых, обездоленных? Хочу обнять каждого сирого, серого… Шепот чей-то. Говорит, мне не справиться. Посмотреть бы в глаза ему, только нет рядом зеркала. Раздираемая ненавистью, провожаемая криками, продолжаю вперед идти.
Затягиваюсь поглубже. Разве дым согреет? Шаги раздаются эхом, по пеплу, по листьям. Вина бы мне. Красного, терпкого. Друг мой, вина на мне. Тяжелая, горькая.
Потоком сознания распыляюсь, расплескиваюсь, разбиваюсь надвое. Была одна, а стали двое. Поддержи меня, спотыкаюсь, падаю.
И вроде бы все хорошо, но на двери вместо заветного «Exit» кровью начертано «No escape».